 04.04.2009 - Богоискательство: Мигель де Унамуно (1864–1936)Человек для Унамуно — существо не только мыслящее, но и чувствующее, определяющим его чувством является мучительная жажда бессмертия, потребность «безгранично распространиться в пространстве и бесконечно продолжиться во времени», стремление быть «либо всем, либо ничем» (там же, гл. III). Отсюда центральная проблема: соотношение конечности человека и бесконечности мира, проблема смерти и бессмертия; «жажда Бога», определяющая безвыходную драму, порождающая «боль».1. Мигель де Унамуно Мигель де Унамуно – испанский философ и писатель, представитель экзистенциализма. Для его творчества было характерно трагическое мироощущение, связанное с приближением Первой мировой войны («О трагическом чувстве жизни у людей и народов», 1913), неприятие в 1923 г. военной диктатуры, а затем революции 1931 г. в Испании. С одной стороны он пытался сохранить веру в бессмертие но одновременно узаконить свои сомнения в истинах религии («Агония христианства», 1931). Неканоническое толкование христианства и христианской веры привело к тому, что главные философские книги Унамуно были внесены Ватиканом в Индекс запрещенных книг. Унамуно – героический пессимист, самоопредяется как «дон-кихотизм», как духовный бунт (т. е. борьбе во имя неосуществимого идеала, представляющейся разуму безумием) и эстетической утопии. 2. Биография Получил классическое католическое образование. Однако, поступив в 1880 в Мадридский университет, ориентируется на науку, увлекается позитивизмом и социализмом. Возвратившись в Бильбао, преподает латынь; к этому же периоду относится и начало его журналистикой деятельности. В 1891 после женитьбы участвует в конкурсе на замещение должности заведующего кафедрой греческой филологии в Саламанкском университете, победа в котором на всю жизнь связывает его со знаменитым университетом Испании, который он долгие годы возглавляет в качестве ректора. Образ жизни Унамуно отличается размеренностью: сосредоточенная интеллектуальная работа (Унамуно специально овладел датским языком ради прочтения Кьеркегора в оригинале), большая семья (отец 8 детей), устоявшийся распорядок (ранний подъем, до обеда – работа в университете, прогулка, 2 часа в клубе, вечер – за письменным столом). Вместе с тем, Унамуно – страстный политик, горячо отзывающийся на современные ему социальные события (при общелиберальной ориентации был близок к социалистом, хотя и писал о том, что хотел бы, чтобы социализм «видел бы, кроме экономического, и что-то другое»; в качестве кандидатуры от социалистов выдвигался на выборах в кортесы, участвовал в социалистических изданиях). За оппозиционную ориентацию был смещен монархическим правительством с поста ректора Саламанского университета (1914); позднее – военной диктатурой Примо де Риверы за антимилитаристические выступления был сослан на Канары (протест против высылки Унамуно был подписан А. Эйнштейном, Р. Ролланом, Т. Манном); несмотря на помилование, не вернулся в страну вплоть до падения диктатуры (1930), однако бежал из ссылки, жил во Франции близ испанской границы (Эндайо, у Бискайского залива). После установления республики, вернулся на родину, был избран председателем Высшего национального совета по культуре, депутатом конституционного собрания, почетным гражданином, однако, оставаясь борцом за права человека, подписал протест против массовых репрессий после подавлений Астурийского восстания; трагически обманувшись в природе антиправительственного движения, примыкает к фашистскому мятежу, однако практически сразу понимает его характер, резко дистанцируясь от него (знаменитое проклятие Унамуно Франко) и публично выступая против фашистской диктатуры (известная речь Унамуно на торжественном акте в университете: «Вы можете победить, но не можете убедить...»). Последние месяцы жизни Унамуно прошли под домашним арестом; умер в полной духовной изоляции. 3. Произведения "Жизнь Дона Кихота и Санчо Панса по Мигелю де Сервантесу, объясненная и прокомментированная Мигелем де Унамуно" (1905), "О трагическом чувстве жизни" (1913), "Агония христианства" (1926), "Святой Мануэль Добрый, мученик" (1931), а также ряд произведений по философии искусства ("Слоновокостебашнизм" – 1900, "Модернизм" – 1907, "Искусство и космополитизм" – 1912, "О пузырях на коленях" – 1913 и др.), философские романы "Туман" и "Любовь и педагогика", многочисленные эссе (в том числе "Назидательные новеллы"), стихи, научные исследования прикладного характера по самому широкому спектру проблем (об исторических регионах Испании, об образовании и проблеме университетов, об общенациональном языке в его отношении к диалектам, о литературах стран Латинской Америки и др.). 4. “Нивола” как система зеркал Пламенный патриот, проживший яркую политическую жизнь, Унамуно как писатель, тем не менее, формулирует свое credo совсем в иной плоскости: «я выше всего ставлю внутреннюю жизнь». Центральной проблематикой его творчества становятся извечные экзистенциальные проблемы человеческого существования и духовной жизни. В их решении для Унамуно меньше всего характерен холодный рассудочный интеллектуализм: «истина – это то, во что верят от всего сердца и от всей души». Эмоциональная насыщенность и глубина философских воззрений Унамуно («я думаю чувством, я чувствую мыслью») обусловливает его выбор жанра; философский роман, эссе и та оригинальная форма, которую сам Унамуно назвал – в противовес новелле – ниволой (nivola), главной целью которой является ответ на вопрос, «в чем же состоит подлинная человечность, человеческая реальность?.. Что же является в человеке самым сокровенным, самым творческим, самым реальным?» Фокусировка внимания на этих вопросах достигается в ниволе за счет переноса акцента с внешней событийной фабулы на ту подлинную драму «духа и страсти», которая разворачивается на ее фоне. Чтобы зафиксировать эту драму, выразить в эксплицитном виде ее побудительные импульсы и векторы разворачивания, Унамуно вводит в структуру ниволы предельную внутреннюю дифференциацию лиц в коммуникативных контекстах. Сам Унамуно раскрывает свой прием следующим образом: если беседуют двое, Хуан и Томас, то реально мы имеем дело не с 2-мя, но с 6-ю персонажами, по меньшей мере, ибо за общим именем "Хуан" скрывается: 1) "реальный Хуан, известный только его Творцу", т. е. исходная возможность коммуникативных взаимодействий и личностных онтологий; 2) «идеальный Хуан этого реального Хуана», т. е. рефлексивное видение и самооценка "Я" в исходной, внекоммуникативной или автокоммуникативной системе отсчета (не забудем, что постсюрреалистическая литература "потока сознания" еще не возникла как жанр); 3) "идеальный Хуан Томаса", под которым понимается не просто образ "Я" в восприятии "другого", но и сам "другой" Хуан, каким бывает во взаимодействии с Томасом (то, что полвека спустя Ф. Лаку-Лабарт назовет "дезистенцией": "Я" в зеркале "другого" или в зеркале искусства). Подобный прием, как система зеркал позволяющий рассмотреть любой поступок и любое движение души во всех возможных их ракурсах, задает подлинную глубину и объемность воспроизведения человеческой эксзистенции («книга – хорошая вещь, но она хороша лишь тогда, когда сквозь нее, как сквозь протертую лупу, лучше видишь жизнь, а ее самое далее не замечаешь»). И главным предметом философского исследования Унамуно становится то, что он обозначает как "наготу души". В этой связи, по мнению Унамуно, говорить об этом – особом – объекте можно лишь в соответствующем языке (прямой речи – "нагой и грубой"): «воплощает свою мысль тот, кто ее обнажает, а не тот, кто ее облекает в одежды». В этом контексте программным для Унамуно является сознательное уклонение от принятия традиционной терминологии философского языка: «я хочу говорить о философии языком, каким просят чашку шоколада и говорят об урожае». 5. Конкретное (не абстрактное) как универсальное В труде «О трагическом чувстве жизни у людей и народов» (1913) он одним из первых выступил с критикой философской классики, выдвинувшей в качестве субъекта философии абстрактного человека «ни отсюда, ни оттуда, ни из той эпохи и не из этой, не имеющего ни пола, ни родины, в конечном счете, просто идею». Как альтернативу Унамуно провозглашает необходимость обращения к конкретному человеку, «из плоти и крови, тому, кто рождается, страдает и умирает – особенно умирает, – кто ест и пьет, играет и спит, думает и желает, которого мы видим и слышим, брата, настоящего брата». Исходя из утверждения, что «единичное является не частным, а универсальным», что единичный человек несет в себе весь универсум, являясь и сам в то же время универсумом, Унамуно именно с ним связывает возможность подхода к проблемам абсолютного значения. Поскольку для него, философа и писателя в одном лице, граница между жизнью экзистенциального индивида и литературного героя является достаточно прозрачной, Унамуно раскрывает эти идеи на примере отношения постоянно присутствующих в его размышлениях Дон Кихота и Санчо: сделав Санчо своим оруженосцем. Дон Кихот в нем полюбил все человечество. Ведь сказано “возлюбите ближнего”, а не “любите Человечество”, ибо человечество – это та отвлеченность, которую каждый человек конкретизирует в лице самого себя и ближних. 6. Проблема смертности Этого единичного человека Унамуно рассматривал как существо не только рациональное, но и – гл. обр. – эмоциональное, чувствующее, и определяющим его чувством считал мучительную жажду бессмертия, потребность в том, чтобы его существование никогда не кончалось. Он стремится, не переставая быть самим собой, быть еще и всеми другими, пытается «углубиться в тотальность видимых и невидимых вещей, безгранично распространиться в пространстве и бесконечно продолжиться во времени». Так возникает центральная проблема всех его размышлений – проблема соотношения конечности человека и бесконечности мира, проблема смерти и бессмертия. Унамуно определяет жизнь человека как бесконечную и безвыходную драму, разыгрывающуюся между конечностью его индивидуального бытия и жаждой бессмертия, к-рая вызывает у него жажду приобщения к божественности, “жажду Бога”. Неспособность человека “быть всем и обладать всем” порождает в нем постоянную тоску, “боль”, но одновременно и протест, во многом определяющие характер его бытия. Воспринимая философское творчество в единстве с экзистенциальным бытием его носителя, Унамуно считал, что каждый крупный мыслитель стоит перед этой проблемой, причем это определяется не только логикой философских исканий, но и потребностью в ее решении для живущего в каждом философе человека. Поэтому при знакомстве с философом обязательно принимать во внимание не только систему взглядов, но и его жизнь. Унамуно применяет это требование к анализу кантовских “Критик”: Кант – человек, обладавший не только глубоко мыслящей головой, но и чутким сердцем, “превратив в ходе своего анализа в пыль традиц. доказательства существования Бога” в работах “Критика чистого разума” и “Критика практич. разума” сердцем реконструирует то, что прежде разрушил умом. 7. К бессмертию! Стремление человека к бессмертию Унамуно определяет как “субстанцию его души”, как “тайну жизни” каждого человека, в каждой душе принимающую особые формы, но связанную с общей тайной, “тайной Человечества”, к-рая и есть “конечная и вечная субстанция”. Так Унамуно наполняет понятие субстанции философско-поэтическим содержанием, призванным подчеркнуть целостность его бытия. С этих позиций Унамуно обращается к проблеме общения конкретного единичного индивида с другими людьми (проблема “Другого”), к-рые часто будут восприниматься как “ближние”. Чтобы общение состоялось, необходимо ощутить в другом человеке боль, возникающую при осознании человеком своей смертности, и разделить с ним жажду бессмертия. Эта общая боль выливается в любовь к “другому” как “ближнему”, в основе к-рой лежит сострадание. Именно сострадание и должно, согласно логике Унамуно, определять наше отношение с другим человеком. Для Унамуно неспособность почувствовать “боль” другого свидетельствует также и о том, что совр. человек страдает недостатком воображения. Именно “воображение” позволяет вообразить, представить себе духовную драму “другого”. «Отсутствие воображения и есть источник отсутствия милосердия и любви». Важной стороной такого процесса сотворчества другого для Унамуно является требование “разбудить спящего”, т. е. способствовать тому, чтобы другой человек, “ближний”, в том случае, если он живет внешней жизнью, пробудился, почувствовал, что душа его находится в клетке, открыл бы собственную субстанциальность, а вместе с этим и желание стать незаменимым и не заслуживающим смерти. В работе “Жизнь Дон Кихота и Санчо” Унамуно трактует желание Дон Кихота стать странствующим рыцарем как стремление прославить и обессмертить свое имя и тем «расширить свою личность в пространстве и во времени». «Бедный хитроумный идальго не искал ни преходящей выгоды, ни телесных наслаждений, он искал увековечения своего имени и славы, ставя имя выше себя самого. Он подчинил себя собственной идее, вечному Дон Кихоту, памяти, которая о нем сохранится». 8. Агония христианства В работе «Агония христианства» (1924) трагическое чувство жизни человека перед лицом смерти (предвосхитившее представление о “бытии к смерти” Хайдеггера) Унамуно называет “агонией”. Унамуно различает христианство как жизнь отдельного христианина и христианство как учение. В первом случае христианство рассматривается как «нечто индивидуальное и не передаваемое». Унамуно говорит об «агонии христианства в каждом из нас» и пытается выразить «то, что... является моей агонией, моей борьбой за христианство, агонией христианства во мне, его смерть и его воскрешение в каждый момент моей внутренней жизни». Для Унамуно христианство – экзистенциальное бытие христианина, это способ быть христианином, т. е. чувствовать [культивировать?] рождение, агонию и смерть Христа в себе. Он определяет агонию как борьбу, в процессе которой каждый христианин должен создать свою бессмертную душу, создать свое бессмертие. Смысл пришествия Христа он видит не в его смерти, но в Его агонии, подчеркивая существование в Испании культа Христа страдающего. 9. Вера как созидание Прежде всего – проблем веры, смерти и надвитального (для Унамуно – социально-исторического) предназначения личности. По Унамуно, «верить – это значит созидать», и потому именно «вера – источник реальности». Таким образом, подлинная реальность человека, его подлинное творчество заключается именно в страстной вере: «существует только то, что активно действует», – «носитель идеала и воли». Лишь носитель идеала, обладающий верой в возможность его осуществления и потому достаточной волей для его реализации, получает у Унамуно статус личности (остальные – "сумеречные персонажи", которые «не являются личностями и не обладают реальностью внутреннего содержания»). В рамках такого подхода, в принципе, не существенно, идет речь о человеке "из плоти и крови" или "продукте воображения" («Дон Кихот не менее реален, чем Сервантес»), ибо наделенный художником волей и страстью образ, поднявшись над сумеречностью и обретя значимость символа, обретает и подлинную реальность существования; «реальное (реально человеческое), которое желает быть или желает не быть, есть символ, но и символ в своей реальности может стать человеком». 10. Проблема бытия Бога В этом контексте необыкновенно остро встает проблема Бога, ибо Его бытие оказывается продуктом индивидуальной веры: «верить в Бога – это значит страстно желать Его существования, вести себя так, как если бы Бог существовал». Напряженная жажда Бога и осознание собственного безверия экзистенциально трагично переживаются Унамуно в «Молитве атеиста»: Господь несуществующий! Услышь В Своем небытии мои моленья!... Проблема бытия Бога оказывается столь значимой для Унамуно в связи с тем, что только Бог может выступить гарантом индивидуального бессмертия: «ведь если Бога нет, – всё бессмысленно». Поскольку жизнь индивидуального сознания выступает для Унамуно не только максимальной (и фактически единственной) ценностью, но и единственно значимой реальностью, постольку проблема смерти стоит у него чрезвычайно остро: «я хочу жить вечно – я, я, а не какое-то всемирное или божественное сознание», «я жажду бессмертия, мне оно необходимо, не-об-хо-ди-мо». Сформулированное Унамуно "трагическое чувство жизни" в том и заключается, что человеку дано осознать свою смертность наряду с жаждой бессмертия, постичь всю глубину грядущей потери: «жизнь – это трагедия, постоянная борьба без победы и даже без надежды на победу». 11. Сомнение как способ христианской жизни В условиях понимания своей смертности единственно возможным «способом человеческого существования является агония» как «постоянный бой с умственным отчаянием». Способом христианской жизни, т. е. жизни верой, для Унамуно является сомнение: «Вера не сомневающаяся – это мертвая вера». Но речь идет о сомнении паскалевском, «которое не является сомнением картезианским или методическим, это жизненное сомнение..., а не сомнение в выборе пути, метода». (Это есть экзистирование перед лицом смерти). Есть вера разума и есть вера надежды, эта последняя и принимается Унамуно как христианская вера. 12. Статус ничто В этом контексте у Унамуно оформляется особый амбивалентный статус феномена "ничто". С одной стороны, "ничто" имеет традиционную сугубо негативную семантику («примем ничто, которое, может быть, нас ждет, как несправедливость, будем сражаться с судьбой, даже не надеясь на победу, будем сражаться с ней по-донкихотски»). С другой же стороны, "ничто" как внутренняя основа смертного существования обладает позитивно-креационным потенциалом, выступая у Унамуно источником любого творчества и, следовательно, любой реальности: «из сознания собственной глубины ничто человека черпает новые силы, дабы стремиться быть всем». 13. Критика основной позиции Унамуно Мазохизм. «Сбежала Мальвина, невеста моя …». Ее нельзя привести к Пьеро – иначе всё кончится. Амбивалентность: «… лукавый раб и ленивый!» (Мф. 25, 24-29). 14. Учение об интраистории Экзистенциальная ориентация философии Унамуно отчетливо проявляется и в его концепции истории. Унамуно разделяет исторический процесс на внешнюю историю (хронологический поток фактологической событийности, подлежащей типологизации по формальным признакам), и интраисторию. Интраистория – это непознаваемое основание, иррациональная суть исторических явлений и событий (языка, семьи и т. п.). Интраистория есть «осадок истории», то экзистенциальное, "интимное", "глубинное и молчаливое", которое объединяет людей не по формальным, а по "органическим" (имманентным) основаниям: не цивилизация, но культура; не нации, но народ; не литературные традиции, но живой язык и т. п. Унамуно далек от космополитизма: как «внутри человека, а не вне его, должны мы искать Человека», так и «вне каждого конкретного клочка земли нет ничего, кроме геометрического пространства». Ценность Родины осмысливается у Унамуно как экзистенциальная, и потому сопоставимая с абсолютной ценностью "внутренней жизни". Глобальный вектор трансформации истории в интраисторию Унамуно видит не в том, чтобы "европезировать Испанию", а в том, чтобы "испанизировать Европу". Внутри самой Испании эта задача артикулируется как необходимость "дон-кихотизировать" Санчо Пансу, олицетворяющего для Унамуно народ, который исконно приобщен к нетленным ценностям бытия перед лицом воплощенной в природных циклах вечности (аналогичен образ Марины как воплощения подлинности и "обаяния повседневности" в романе "Любовь и педагогика"), однако не осознает своей творческой роли, лишен порыва к действию. Именно в том, чтобы задать импульс разворачивания этого имплицитного креативного потенциала и видит Унамуно свою «провиденциальную миссию... в Испании». Однако сдвиг в интраисторию достигается, по Унамуно, отнюдь не в процессе массового движения: «чтобы возродить Испанию, чтобы спасти Испанию, нужно отправляться в путь в одиночку». В последние годы жизни Унамуно концепция "донкихотизации" сдвигается в сторону христианской эсхатологии: в работе «Святой Мануэль Добрый, мученик» фактически выстраивается параллель образов Дона Кихота и Иисуса Христа: «я был безумен, а теперь я здоров, я был Доном Кихотом Ламанчским, а ныне... я – Алонса Кихано Добрый». По оценке Ортеги-и-Гассета, Унамуно «выпускал свое "я" на волю", "как феодальный сеньор знамя на поле боя»). Опубликовано на сайте: http://intencia.ru Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=666 |