Интенция | Все о философии

22.03.2009 - Гносеология стоиков

Стоицизм

Все представления, составляющие содержание нашего знания, возникают из ощущений внутреннего или внешнего чувства, из оттисков или впечатлений внешних предметов, производящих внутренние изменения или движения души. Из восприятий такого рода образуется память, из памяти – опыт.

Посредством умозаключения от наиболее обыденных, постоянно повторяющихся восприятий в людях, естественно образуются некоторые общие понятия, составляющие ест. предположения человека, в которых он убежден до начала всякого научного исследования [априорные]. Еще более отвлеченные понятия и общие выводы добываются рассудком человека, который путем умозаключений восходит от известного к неизвестному – к первым причинам и основаниям сущего. Результатом такого сознательного обобщения и доказательства является наука и научные, сознательные и постольку неопровержимые убеждения.

Т. обр., источником знания является ощущение и умозаключение рассудка. Рассудок у стоиков не имеет другого содержания, кроме ощущений; вместе с тем стоики признают за ним право логического обобщения и умозаключения. Откуда же эти обобщения, откуда общее, если нам дано в действительности лишь частное, единичное? Киники были последовательнее в своем понимании; зато стоики – практичнее в своей непоследовательности: если невозможно истинное знание, то невозможно и правильное истинное поведение; ибо нельзя желать, не зная, чего желаешь, нельзя действовать без целей, нельзя разумно и хорошо поступать без сознательных общих принципов и убеждений.

Отсюда возникает вопрос, имеющий первостепенное значение у стоиков, – вопрос о критерии истинности наших знаний. Так как все наши представления образуются из наших ощущений или восприятий, то спрашивается: как и почему мы можем знать, какие наши представления истинны и какие ложны? По каким признакам мы можем отличать их?

Здесь сказывается практическая тенденция стоицизма. Критерием истинности представлений является та убедительность, с которой некоторые из них являются нашему сознанию, та непосредственная очевидность, которая невольно заставляет нас соглашаться с ними. Представление, обладающее таким свойством, истинно, ибо оно есть не субъективная фантазия: только то представление, которое соответствует действительности и возбуждается действительным предметом, порождает в душе такое самоочевидное убеждение. С истинным представлением связано непосредственное усмотрение действительности; поэтому, соглашаясь с ним, мы схватываем, обнимаем, понимаем самый предмет. Поэтому Зенон называл представление, связанное с сознанием соответствующей действительности, понимательным [схватывающим или каталептическим] представлением и представлял его критерием истины.

Поскольку затем из представлений рождаются общие понятия, некоторые предположения, общие всем людям, постольку и эти предположения имеющие за собой общее согласие (consuetude или consensus hominium), могут рассматриваться как критерии истины.

Что же касается схватывающего представления, то значение его свидетельства ограничивается: оно обусловливается диалектической и эмпирической проверкой представлений, отсутствием аффектов и других препятствий к познанию: ибо чел. душа доступна страстям, болезням и различным движениям, которые смущают ясность ее зрения.

2.

У Зенона Китийского нет ничего отвлеченного: все существует телесно и различается только степенью тонкости материи. Напр. «время» они называли материальным, “свойства предметов” тоже материальны (это было и у индусов в противовес буддистам).

Их гносеология – исключительно сенсуалистическая [= эпикурейцы]. Они считали, что все наши познания происходят посредством органов чувств. Ребенок имеет душу, подобную чистому папирусу [tabula rasa], на котором впоследствии посредством ощущений записывается знание. На основе ощущений формируются представления, среди них выделяются те, которые повторяются, и таким образом образуются понятия. В объективном мире их нет, эти понятия являются лишь знаками материальных вещей. Понятие – имя предмета и реально не существует (номинализм). Чувства воспринимают действительность как нечто единичное. Наука стремится познать общее, но в мире оно, как таковое, не существует.



Исходный пункт стоической гносеологии – материя. Восприятие изменяет состояние нашей материальной души (Хрисипп) или даже отпечатывается в ней, как в воске (Зенон). Возникающее при этом "впечатление" связывается с другими. Т. обр., понятия могут складываться ест. образом в качестве обобщения различных восприятий – стоики называют это пролепсис (предвосхищение). Представления переходят в понятия также благодаря деятельности мышления. Им, как и восприятиям, нужно одобрение мышления. Лишь так возможно понимание. Понимание объекта предполагает, т. обр., его точное запечатление в душе, подтверждаемое деятельностью здравого рассудка: "Знание есть неколебимое и неотменимое никаким доводом разума понимание (каталепсис)".

Стоики признавали, что бывают ошибочные восприятия: галлюцинации, сон, невменяемость, опьянение. Однако верили, что мир познаваем, и возможно истинное познание. Критерием истинного познания явл. схватывающее (каталептическое) представление, т. к. оно удовлетворяют разного рода критериям. Прежде чем сказать, истинно это представление или нет, человек должен ответить на множество вопросов: бодрствовал он или спал, был трезв или пьян, находится предмет близко или далеко, был ли туман и т. д.

Стоики признавали 4 категории: 1) субстрат (сущее), 2) качество, 3) состояние (напр., «находиться»), 4) относительное состояние («находиться направо от ч,-л.»).

Любопытная вещь: эллинистическая философия оказалась сенсуалистической. Сократ, Платон, Аристотель утверждали, что истинная философия – рациональная, истинным источником познания является разум, а тут вдруг сенсуализм – наши познания происходят через органы внешних чувств. Но дело в том, что любая практически направленная философия всегда будет в оппозиции к рационализму. Рационализм – гносеология собственно философская, при такой гносеологии философия стремится достичь абсолютного знания, а при практической направленности философии об абсолютном знании речь уже не заходит – человека волнует не абсолютное знание (это кажется химерой), а ему нужны правила жизни. Поскольку стоики говорили, что мудрецу нужно добиваться апатии, то есть изгнать аффекты из души, то при такой ориентации разговор об абсолютном знании, которое доступно человеку через разум – пустые вещи. Почему? – Потому что это слишком проблематично и недоказуемо, а практические правила жизни – это нечто реальное, чего можно достичь. По стилю с такой ориентацией совпадает и приближенная к практике их гносеология.

3.

На вопрос об источнике познания или о критерии стоики отвечали, что научным принципом как истинного, так и благого является схватывающее представление, ибо истинное и благое положены как содержание, как существующее. Здесь положено, таким образом, некое единство постигающего мышления и бытия, в кот. ни одно из них не существует без другого; положено не чув. представление, как таковое, а представление, ушедшее обратно в мысль, ставшее присущим сознанию. Этот критерий еще называли правильным разумом. Одно лишь представление, взятое само по себе, есть воображение, для обозначения которого Хрисипп употреблял выражение “изменение” . Но чтобы представление было истинным, нужно, чтобы оно было постигнуто. Оно начинается ощущением, посредством которого именно и вносится в нас тип некоего другого; вторым, следующим за ощущением, моментом явл. превращение этого ощущения в свое, а это совершается лишь посредством мышления. – Зенон наглядно пояснял моменты этого превращения посредством сравнения с движением руки: когда он показывал ладонь, он говорил: это есть созерцание; когда он несколько сгибал пальцы, он говорил: это есть согласие души, благодаря которому представление объявляется моим; когда он совершенно сжимал руку в кулак, он говорил, что это есть постижение. когда он к этому присоединял еще и левую руку и сжимал ею крепко правый кулак, он говорил, что это – наука, к которой никто не призван, кроме мудреца. Это повторное сжимание, то, что я, охваченное мною, сжимаю еще и второй рукой, означает подтверждение, что я сознаю тожество мышления с содержанием.



Плоская рука есть чувственное восприятие, непосредственное видение, слышание и т. д. Первое движение руки представляет собою вообще спонтанность в восприятии. Это первое согласие может дать также и глупец; оно слабо и может быть ошибочным. Дальнейшим моментом является закрытие руки, постижение, воспринимание внутрь себя; это делает представление истиной, так как представление становится тожественным с мышлением. Последним моментом, правда, положено мое тожество с этим определением; однако это еще не наука; последняя есть твердое, уверенное, неизменное охватывание разумом или мышлением, которое является господствующим, руководящим началом души. Между наукой и глупостью лежит посредине, как критерий, истинное понятие, которое само все еще не есть наука: в нем мышление дает свое одобрение существующему и познает само себя, ибо одобрение именно и есть согласие вещи с собою; но в знании содержится усмотрение оснований и определенное познание посредством мышления предмета. Постигнутое представление является, следовательно, мышлением, а наука есть сознание мышления, познание вышеуказанного соответствия. И с этими выводами стоиков, равно как с указанными ими ступенями, мы также можем согласиться, так как в них содержится вполне правильная мысль.

Здесь перед нами вообще – знаменитая дефиниция истины, согласно которой она есть совпадение предмета и сознания. Но нужно вместе с тем заметить, что это следует просто понимать, не в том смысле, что сознание имеет некоторое представление, а на другой стороне стоит некий предмет, и представление и предмет должны быть согласными друг с другом, так что должно было бы быть теперь нечто третье, что провело бы между ними это сравнение. Если бы это было так, то таким третьим мы должны были бы признать само сознание; но последнее ничего иного не может сравнивать кроме своего представления и притом – не с предметом, а опять-таки со своим представлением. Следовательно, наоборот, сознание принимает представление предмета; это-то согласие и есть то, благодаря чему представление получает характер истинности, – свидетельство духа об объективной разумности мира. Дело не происходит так, как обычно себе представляют, будто здесь шар вдавливается в воск и напечатлевается в нем, а затем некое третье сравнивает форму шара и воска и находит, что они одинаковы и, значит, отпечаток правилен, представление согласуется с вещью. Нет. Деятельность разума состоит в том, что мышление само по себе дает свое одобрение и признает предмет соответствующим ему. В этом и заключается сила истины, или, иначе говоря, одобрение именно и есть высказывание этого соответствия, есть сама оценка. В нем, говорят стоики, содержится истина; оно есть некий предмет, который вместе с тем мыслится, так что мышление, дающее свое одобрение, есть господствующее, которое устанавливает согласие субъекта с содержанием. Нечто есть или является истинным не потому, что оно есть (ибо этот момент бытия является лишь представлением), а то обстоятельство, что оно есть, черпает свою силу в одобрении сознания. Но не это мышление отдельно, само по себе взятое есть истина, не в нем, взятом само по себе, содержится истина, а понятие нуждается в предметном и есть лишь разумное сознание об истине. Но истинность самого предмета заключается в том, что это предметное соответствует мышлению, а не в том, что мышление соответствует предмету, ибо последний может быть чувственным, изменчивым, ложным, случайным, и тогда он неистинен для духа.

4. Замечания Гегеля

Секст Эмпирик формулирует это следующим образом: «Стоики говорят, что из ощущаемого и мыслимого лишь некоторая часть истинна; но ощущаемое истинно не непосредственно, а оно истинно лишь посредством своего отношения к соответствующим ему мыслям». Т. обр., и непосредственное мышление также не есть истинное, а оно есть истинное лишь постольку, поскольку оно соответствует понятию и познается посредством осуществления разумного мышления.



То обстоятельство, что нечто существует, – возражает Секст Эмпирик, – зависит от того, что нечто мыслится, а то обстоятельство, что нечто мыслится, зависит от того, что нечто существует: нас, т. обр., все отсылают от одного к другому. Т. е. нечто, как говорят стоики, существует не потому, что оно существует, а существует посредством мышления; но для того, чтобы сознание существовало, требуется наличность чего-то другого, ибо мышление также односторонне. В этой критике Секста высказывается то воззрение, что мышление нуждается в предмете, как в некоем внешнем, которому оно дает свое одобрение. Не может быть и речи о том, чтобы стоики думали, будто мыслящий дух не нуждается в предмете, чтобы существовать в качестве сознания; эта потребность в предмете, наоборот, прямо содержится в его понятии. Но данная определенность предмета, как некоего внешнего, есть лишь момент, который не является ни единственным, ни существенным. Это – явление духа, и последний существует лишь тогда, когда он является. Он должен, следовательно, обладать предметом, как внешним предметом, и давать ему свое одобрение, т. е. выходить из этого отношения, уходить в себя и познавать в этом уходе свое единство. Но точно так же, после того как он ушел в себя, он должен теперь из себя породить свой предмет и дать самому себе то содержание, которое он из себя высылает вовне. Стоицизм только и есть это возвращение духа в себя, устанавливающее единство самого себя и предмета, познающее совпадение самого себя и предмета; но стоицизм не есть выход в свою очередь вовне для распространения из самого себя науки о некоем содержании. Стоицизм не идет дальше, а останавливается на том, что он превращает сознание этого единства в предмет, ни малейше не развивая этого единства, так что разум остается простой формой, которая не идет дальше, не идет к различению самого содержания. Следовательно, говоря более точно, формализм этого знаменитого масштаба и основания оценки всякой истинности содержания заключается в том, что хотя мышление мышления, как наивеличайшее, находит это содержание соответствующим себе и усваивает его себе, превращая его во всеобщее, определения этого содержания, однако, даны; ибо, хотя мышление и является руководящим, оно все же представляет собою лишь всеобщую форму. Вследствие этой всеобщности мышление не дает ничего другого, кроме формы тожества с собою. Последним Критерием, таким образом, является лишь формальное тожество мышления, открывающего совпадение.

Но спрашивается, с помощью чего оно находит это совпадение? Ведь нет абсолютного самоопределения, содержания, которое проистекало бы из мышления, как такового; таким образом, все может согласоваться с моим мышлением. Критерий стоиков, следовательно, представляет собою лишь закон противоречия. Но если мы удалили из абсолютного существа противоречие, то оно, правда, будет равно самому себе, но вместе с тем и именно поэтому оно будет пусто, бессодержательно. Совпадение должно быть более высоким: в другом самого себя, в содержании, в определении должно быть совпадение с собою и, следовательно, совпадение с совпадением.

… Если бы формы мышления действительно получили характер содержания, то они были бы некоим содержанием мышления в нем самом. Но стоики считали их лишь законами мышления. Стоики, правда, давали перечень имманентных определений мысли и в этом отношении действительно сделали очень много. Мудрец преимущественно силен в диалектике, говорили стоики, ибо все, как физическое, так и этическое, усматривается посредством логического познания. Но, таким образом, они приписывали это усмотрение некоторому субъекту, не указывая, кто же является этим мудрецом.
Опубликовано на сайте: http://intencia.ru
Прямая ссылка: http://intencia.ru/index.php?name=Pages&op=view&id=145